Журнал Русский репортер

Рабочий класс

Ранним утром 9 января 1913 года, когда заводской гудок ознаменовал начало рабочего дня, несколько сот рабочих Путиловского завода отказались встать к своим станкам в память о Кровавом воскресенье восьмилетней давности, когда войска расстреляли мирную демонстрацию и началась первая русская революция. К середине дня к стачке присоединились несколько тысяч человек; к вечеру, по сообщениям газеты «Новое время», бастовало порядка 90 тысяч петербургских рабочих.

Забастовочная волна захватила столицу империи. Большевистская газета «Правда» передает последние новости из «чайного заведения “Фантазия”» на Забалканском проспекте:

«Бастуют четверо слуг (половых) 19-й день. Бастующие слуги были приглашены хозяином для переговоров. Хозяин объяснил двум служащим, Егору и Никите: “Вы можете заступать на места с завтрашнего дня”. Один из бастующих, Егор, спросил хозяина: “Всем выходить на работу или нет?”, но хозяин ответил: “Вам двоим”. Бастующие наотрез отказались: “Принимать — так всех”. Штрейкбрехеры отсутствуют».

Не все, однако, проявляли такую пролетарскую сознательность, как половые Егор и Никита, и тактика «разделяй и властвуй» оказалась вполне эффективна для усмирения заводских рабочих. Сначала вернувшимся на работу были обещаны прощение и повышение жалования —многие стали возвращаться к станкам, после чего полиция приступила к арестам зачинщиков стачки, и буквально за несколько дней забастовка сошла на нет.

Но не прошло и трех месяцев, как Петербург был парализован новой стачкой: на этот раз отмечали годовщину Ленского расстрела. Не мытьем, так катаньем рабочих снова усмирили, но фундаментально проблему решить уже не удавалось. Самым эффективным способом были бымассовые увольнения, к которым не раз и не два прибегали раньше, но теперь рабочие уже не так держались за свои места: они хорошо знали, что растущей экономике империи остро не хватает квалифицированной рабочей силы.

Русский пролетарий 1913 года — это, как правило, вчерашний крестьянин. Доля мигрантов среди жителей имперской столицы достигает 70%, большинство из них — выходцы из деревень, приехавшие на заводы, ставшие для них своеобразным отхожим промыслом, принесшие сюда нравы, нормы и представления деревенской жизни. Это не только кулачные бои, посиделки в рабочее время, магарыч и самосуд, но и постепенно формирующееся отношение к фабрике, подобное отношению к земле в деревне, то есть как к чему-то своему, на очень сомнительных основаниях принадлежащему, однако, какому-то богачу. Стоит ли удивляться, что социал-демократическая пропаганда с ее лозунгом «Фабрики — рабочим» находила все больший отклик в сердце русского пролетария?

Продолжение статьи читайте на стр. 26